И снова пишем мы с Графиней
Слэш и Трэш.
читать дальшеДолбанное утро долбанной среды.
Я уже 40 минут курю и пью кофе как какая-то долбанная наркоманка на отходняках. Впрочем, с тех пор как у меня завёлся собственный психиатр, я позволяю себе быть странной, где-то в глубине души отчетливо понимая, что даже не смотря на дозы транквилизаторов каждое утро, я просто агрессивная сучка, которая я не может дотянутся до рубильника, заставляющего по-идиотски хихикать вместо того, чтобы зарезать в подворотне какого-нить бомжа. В глубине души я уже стойко ненавижу весь мир, потому что догадываюсь, что вся эта кучка жалких дегенератов счастливее меня.
Включается ICQ, тут же выскакивает сообщение от Людовика. Ловлю себя на том, что одновременно радуюсь и раздражаюсь, потому что знаю, что рано или поздно он скажет: «Давай дописывать фик». И я буду делать вид, что пытаюсь почувствовать себя Снейпом, хотя уже нихрена не знаю, как мог бы ощущать себя Снейп. Я знаю только что чувствовала бы Кортни Лав, если бы попала под асфальтоукладчик, будучи укуренной вхлам.
Чтобы растянуть удовольствие от неминуемого, рассказываю о том, что среда по-латышски ТРЭШдиена. Людовик смеётся, а я думаю о том, что мы с ним два форменных засранца.
Это основная причина по которой я его люблю. Плохо быть засранцем о одиночестве, а когда вас двое, можно выстроить из собственной сучьей говнистости целую философию, основанную на непреложной ущербности основного социума.
Рассказываю о малолетке, которая пыталась учить меня жить. Рассказываю о сраном клубничном йогурте. Я на нейролептиках и меня каваит. Хочется жмуриться и говорить няя. В такие моменты я ещё больше себя ненавижу. То есть больше, чем всегда.
- Научи меня жить, - говорю я. - Давай, Людовик, - говорю я и снова иду курить.
Когда возвращаюсь, на экране сообщение «Жизнь нипастижима».
Сука.
***
«Ща, я тока схожу поссать», - пишу я в асечку и шкондыбаю по коридору, ощущая себя не то трансвеститом, не то просто курвой. Хуйле? На мне долбанные босоножки, которые от стриптизерских отличает только отсутствие платформы, все остальное: и двенадцать сантиметров каблук, и долбанный черный лак – при них. В ботинках тупо жарко а с наступлением кризиса, одеваться офис-стайл, как и гладить рубашки некомильфо – люди будут думать, а это вредно. Никто, мать вашу, никто не должен прознать, что у тебя есть хоть какие-то деньги. По-этому кроме стриптизерских тапок, с которых я не падаю только чудом, на мне неделю нестиранные джинсы и за двести рублей сувенирная майка «Ай лив ин ЮССАр». От всего этого, то есть клинического просто несоответствия внутренней сущности объективной реальности, я, как обычно, немого на взводе и слегка на измене, особенно от мысли, что если, блять, я немедленно не придумаю чем заняться, то мне придется работать.
***
Когда Людовик уходит отлить, я снова остаюсь наедине со своими мыслями и десятком людей, которые хотят мне что-то сказать, но по несчастливой случайности, я, блядь, совершенно не имею желания вникать в их бессмысленные проблемы. Я ненавижу интернет. Но всё-таки недостаточно сильно для того, чтобы начать работать.
Офисные бляди откалывают свои кретинские шутки. Их я тоже ненавижу. И шутки и блядей, которым на самом деле уже по 50 и они занимают свои никчемные будни тем, чтобы кого-нибудь пристроить замуж. Сегодня их жертвой придётся быть мне.
- Чего ты такая сонная? – спрашивает одна.
- Чем ты всю ночь занималась? – спрашивает другая.
Сиамские, блядь, близнецы.
Я молчу. Не говорить же им, что всю ночь я ебалась с пятидесятилетним банкиром, после чего пила кьянти сидя на перилах балкона его загородной резиденции. Хотя бы потому что это было во сне. Я чертова неврастеничка. Улыбаюсь. Нейролептики не отпускают. На мне страшная майка в цветочек, невнятная ветровка и штаны армейской расцветки. Всем похуй.
***
Из сортира я спешу обратно, к своему уютному мониторчику, сворачиваю файл с ОЧЕНЬ ВАЖНЫМИ ДОКУМЕНТАМИ и отваливаюсь в кресле. Несколько минут прежде чем начать стучать по заляпанным каким-то дерьмом клаве я втыкаю в часы в нижнем углу экрана, подсчитывая сколько мне еще томиться в этом бедламе, обновляю страницы своей и чужой френдленты. Привычно думаю, что все вокруг какие-то ебанные шизики с тупыми проблемами. Внимаю сучьему бреду стремного мужика под сорок о том, как он вчера ходил на какие-то там джаз-модерновские танцы, при этом я прокручиваю в голове незамысловатые сюжеты трешового порно про белоснежку и конфеты м-н-денс, прочитанного накануне.
Наконец, он затыкает свой хлебальник, перестав с навязчивым изяществом маячить перед глазами, демонстрируя павлинье-перерастические па и я раскрываю аську.
- Ну так что, давай уже писать фик?
***
Пока Людовик таскается по всем окрестным туалетам, успеваю покурить ещё трижды. Каждый раз замечая паутину висящую на двери, с радостным предвкушением думаю о том, как буду отчитывать уборщицу – самого никчемного человека, на которого могу орать даже я, человек который просто приходит сюда и пьёт кофе.
Решаю прошвырнуться до нашего магазина. На витрине немым намёком лежит сувенирная книжка «Гарри Поттер и Орден Феникса», с которой на меня насмешливо пялится Волдеморт.
Сука. Сука-сука-сука.
Как же я, блядь, ненавижу то, что будет дальше.
Возвращаюсь как раз вовремя, чтобы обнаружить ТО САМОЕ сообщение. Давай писать фик.
«Давай просто поговорим, давай, блядь, просто поговорим о ёбанной погоде», - думаю я. Смеюсь на над тем, что у Людовика есть майка «Я живу в СССР». Несу какую-то чушь про визу.
Людовик собирается приехать. Я жду этого как манны небесной. И не только потому что мы набухаемся в первый же день и начнём бурно опускать за глаза всех кого знаем. Нет. Потому что мы не будем писать фики.
- Я туплю, – пишу я в приват.
Я, мать его, туплю и хочу спать. Но это не поможет.
***
Я ухмыляюсь. Жизнь, суко, предсказуема и это доставляет мне невообразимое удовольствие разряда «а я знаааал». И пока моя лучшая, вот уже на протяжении года, подружка телится раздумывая, как меня поэпичнее послать вылизывать себе задницу, я думаю о духовности. В особенности о том, как тяжело быть духовным человеком. Думаю, через пару годков, когда я получу новый левел ап, я начну думать о том, как тяжело быть духовным в этой стране. Плюнув на мысли про всемирный мусульмано-массонский заговор и убожество современной литературы, я, опасливо глянув по сторонам, сую руку себе в штаны – вытащить из жопы ебучие бейби-пинк стринги в коровку.
«Я туплю» - приходит мне в аську от Графини, в целях конспирации названной «Повелитель айфона» - увидев такой контакт даже самый укуренный из ублюдков не решится лезть в мое отсутствие в хистори.
Я ухмыляюсь. Конечно, блять, я ее как никто понимаю – сам вчера на работе чуть копыта не отбросил, но пишу: «Выпей кофе»
***
Людовик пишет «выпей кофе». Говорю ему: «Да ты прав», - говорю – «Пойду выпью кофе», - хотя уже пью вторую чашку.
Наверняка, ему хватило времени, чтобы понять, что я просто не хочу писать чертов фик, потому что от смутных образов Рабастана Лестрейнджа и других выдуманных ублюдков мне нестерпимо хочется нажраться. Потому что соционики сказали мне, что я сраный гамлет, и это уже несколько лет служит оправданием того, что любое занятие надоедает мне ещё на стадии его выдумывания.
Воспользовавшись паузой, показываю Бабочнику этот текст. Он ставит странные смайлы и говорит – ужас. Ужас-ужас, кошмар, - повторяет он в ответ на каждую мою фразу. А мне только начало нравиться быть искренней.
Блядь, это действительно ужас. Я чокнутая невротичка, и наличие у меня друзей это ещё одна загадка мироздания. Кажется я начинаю заёбывать Бабочника, поэтому он рассказывает анекдот:
- Сэр, вот уже восемь лет, каждый вторник, сэр, ровно в семь вечера Вы приходили ко мне, сэр: Мы пили кофе, сэр, курили трубки, беседовали о политике... Сэр, вчера был вторник, и Вы впервые за восемь лет не пришли, сэр. Что случилось, сэр?
- Вы знаете, сэр, просто остопиздело.
Пытаюсь не думать о том, что он может намекать на меня. Пытаюсь не думать о том, что когда мы познакомились я была полной дурой. Вместо этого пишу Людовику:
- Слушай, говорю я, давай придумаем что-то новое. Я хочу что-то другое, говорю я, надеясь, что он не заведёт свою обычную волынку про два недописанных фика.
***
Бляяя а вот это уже хуево и не по плану. И это заставляет меня нервничать, не буду приуменьшать, я просто психую. Кто, блять, у нас гамлет и неисчерпаемый источник хуйни? Трусливо смотавшись до куллера за чаем и выхлебав половину чашки, я почти перестаю мандражить. И с тоном прожженной, уставшей от валящихся на нее ништяков бляди, томно, ну или мне так кажется что томно, изрекаю что-то вроде: «Ну можно... а что ты предлагаешь?» При этом я совершенно уверен какой-то самой подлой и унылой закомплексованной частью себя, что до однажды до Графини дойдет, что я банально не способен придумать ну хоть что-нибудь достойное и я буду послан нахер.
***
Людовик пафосно говорит «ну можно», и что-то внутри меня наконец валится вниз, я чувствую себя просто освобождённой и начинаю понемногу отходить. Надо мной сжалились ещё раз, и я чувствую себя на коне, готовая придумать что угодно, лишь бы не возвращаться мыслями к обдолбавшемуся лизергином Снейпу и его страшным тайнам, от которых так истово кончают все малолетки.
Нет, я всё ещё хочу славы. Но сероксат, который я только что приняла, говорит что слава может подождать. К слову, работа ждёт ещё с прошлого месяца. Я отодвигаю локтем гору бессмысленных бумажек и проливаю на них кофе. Блядь. Все бумажки отправляются в мусорник непрочитанными.
- Давай напишем как Люциус трахает Рона канделябром за то, что он назвал его сына пидаром, - выдаю я первое что приходит мне в голову, потому что уже пора с чего-то начать.
***
Я облегченно вздыхаю и вместе с тем радостно потираю ручонки в предвкушении того какой сейчас забьет фонтан.
- Ну не... - как бы без вдохновения нужу я, - Хуле, это будет слишком неправдоподобно и вообще предсказуемо и скучно, - сам в деталях воображая сцену, - Давай лучше...
Я уже начинаю вдохновенно строчить предложение заменить Люциуса на Нарциссу, канделябр на бокал богемского стекла, как ко мне, в очередной раз совершенно не вовремя, выводя из священного транса, подходит ПОЦанчик. После обязательного «привет», задает самый уместный, блять, и своевременный производственный вопрос: «ты гот?»
Я с написанным на роже «бляяя! этот долбаный мир катится ко всем чертям» молчаливо оглядываю свои джинсы и футболку, потом отвечаю коротко и четко: «Нет», - «Ты гламурное кисо?» - не унимается он, - «Нет», - «А кто ты?»
Считая мысленно до десяти, чтобы не послать матом, отвечаю:
- Сашенька, я быдло-кун. Это очень модная и современная субкультура. Пиво, семки, чорный бумер и «на районе».
Он с минуту пялится на меня квадратными глазами. А потом вдохновенно подхватывает:
- Кепка, кулек, золотой зуб.
Я киваю и пытаюсь вернуться к понографическим фантазиям.
***
Людовик, если бы честной, единственный человек, которого мне не хочется придушить гитарной струной ещё до того, как он раскроет рот и начнёт нести свою обычную чушь. Потому что Людовик алчная скотина. Потому что Людовик не сочувствует людям. Да просто потому, что мы, мать его, ползаем в одной луже, воображая себя птицами.
Меня смущает только один факт. Людовик считает меня духовным человеком. И я выдыхаю от облегчения, потому что он никогда не видел, как я валяюсь на диване, тараща глаза в книгу Донцовой. Он никогда не видел меня заунывно тянущей «чорныйворонштоштывьёшься» где-то между третьей и четвертой бутылкой вина. Никогда не видел как я откачиваю своего обдолбанного бойфренда в квартире ещё более обдолбанного не состоявшегося бойфренда. Он никогда не видел как я ем мороженое из банки под очередное ток-шоу. И пусть так и останется. По крайней мере, он будет думать что «а ещё мы разводили мужиков на дискотеках» просто такая шутка. На самом деле, я как долбанный трупоэт маюсь невысказанной скорбью почем зря, думаю возвышенные мысли, не загоняясь мечтой пожрать уже наконец, и уж конечно какаю фиалками и гениальными идеями. Впрочем мои идеи и правда похожи на говно, особенно в последнее время.
- Ну нет, - говорит Людовик и я начинаю заводиться.
- Так и знала, что про это уже писали, говорю я. Почему мне никто не сказал? – как будто это что-то меняет. Спасибо тебе Соционика. За то что я могу говорить чушь, забывать обо всех одолжениях которые мне сделали мутные добряки, даже имён которых я не помню. За то, что я могу быть заносчивым ублюдком.
***
Видение стоящего раком рыжего мальчика из книжки необратимо упущено и в голову почему-то лезет всякое говно, а в аську какие-то странные люди с которыми я зачем-то познакомился лет пять назад и послать которых не позволяет только вежливость всосанная еще вместе с каким-то дерьмом в моем золотом детстве.
- Бля... - совершенно забыв про всякие фики, начинаю выть я, обращаясь к единственному человеку, которого это почему-то не бесит, а даже вроде бы как интересует, то есть Графине, - работа саааакс, жизнь дерьмо, хочу жрать и сейчас уснууууу!
После сего короткого монолога начинаю думать, что все в общем-то не плохо и в особенности о том, как хорошо, что есть кому пожаловаться на свою сучью жизнь и кто не начинает немедленно принимать деятельное участие в твоей судьбе рекомендуя разные полезности из малахов+.
***
Выслушав каждодневный монолог, в точности повторяющий горстку моих собственных жалких ощущений, я почему-то вспоминаю о тупом флешмобе «сфотографируй содержимое своей сумки» и начинаю мысленно выворачивать унылую черно-коричневую авоську, стоящую рядом. Паспорт с ублюдочной фотографией человека, которому срочно нужно в отпуск. Дорогие травяные чаи, которые я таскаю с собой для вида. На самом деле, я уже давно довольствуюсь опилками под названием «майский», просто потому, что мне влом проделывать процедуры заваривания такой же трухи только ценой подороже, к тому же, после третьей кружки кофе и десятой сигареты я совершенно перестаю ощущать тонкости вкуса. Далее на пол шлёпается книга Брета Эллиса с загнутыми страницами. Презервативы, которыми я не пользуюсь уже хрен знает сколько месяцев, являющие собой трагическую пантомиму «у меня тоже бывает секс». Колёса. У меня кончился флуанксол. Пустой кошелёк.
Начинается поломничество людей в мой кабинет. Каждый считает своим делом дать мне какие-нибудь ценные указания, которые я выслушиваю в полуха и тут же забываю.
Идите нахуй, думаю я и улыбаюсь.
- А что если Нарцисса мужик, - пишу я Людовику не особенно надеясь на успех, - Или Люциус баба. Или... Что «я уже не могу придумать». А хуй с ним. Жму энтер.
Вспоминаю о том, что один друг послал меня нахуй потому, что считал, что я трахаюсь с Людовиком. Испытываю неловкость от того, что нам лень даже трахаться друг с другом. Мы как старые супруги, которые от нехуй делать подсматривают в окно за соседом-гомиком. Это очень сплачивает.
***
Написав три письма по-делу, одно по работе и переговорив по тому из двух телефонов, который вроде как был сломан во всех местах кроме будильника и попсового радио я неожиданно понимаю. Нет, не так, ПОНИМАЮ.
- Я хочу, чтобы Люциус был клептоман, - пишу я и чувствую, что если сейчас же не будет по-моему то и вообще нет смысле жить, - Мой Лорд, - пишу я Графине, - давай он будет пиздить у всех что ни попадя? А еще я хочу чтобы он был очень религиозен и ходил слушать обедню.
Сам понимаю, что меня несет, но поделать ничего не могу и «Люциус» постепенно обрастает целым букетом психофизических характеристик всяких добесивших меня мудачков.
«Главное духовность - убеждаю я себя, пытаясь быть спокойным, - спокойствие, созерцание, медитация, Аллах велик, Создатель мудр.... бляяя! лесбиянки! везде лесбиянки! ненавижу лебиянок! Пидоры еще ненавижу пидоров! Чмыри, хуесосы! Минетчики, анонисты! Суки-суки-суки-бесят! Блять хуевы натуралы вообще заколебали! Чтоб вы все сдохли-сдохли-сдохли и горели в аду! Я спокоен, спокоен, спокоен...»
***
- И пиздил там свечки, добавляю я, начиная тупо ржать, понимая, что такая хуйня может понравиться в двух случаях – если ты тупой десятилетний задрот, и если ты постоянный пациент психушки. Но мне нравится.
- Пусть он спиздит носок Добби, а Добби с друзьями эльфами его за это накажет, - понимаю, что что-то похожее я уже сегодня читала, но мне насрать.
После того, как Алекс, уже пятый человек за сегодня, скопировал мне новость о том, что Латвия подсчитывает ущерб от советской оккупации, мне хочется на ком-нибудь сорвать зло.
Кажется это действует сероксат, но мне делается так весело, что в сущности наплевать, что это было, сероксат или подскользнувшаяся на тряпке уборщица, которую я только что созерцала.
- Пусть Люциуса трахнут морковкой прямо на кухне Хогвартса. И при этом у него из кармана посыплется мелочь, которую он спиздил у Филча, - судорожно вспоминаю если ли в убогой детской книжке ещё что-нибудь, что мог бы спиздить Люциус Малфой.
***
Истерично ржу.
- Блять, - говорю я, - это гениально. А начать можно, с того как Люциус пришел на исповедь.
Мне воображается мрачная церковь, запах ладана и падре чем-то неуловимо похожий на того инструктора по верховой езде с которым у меня не случился роман, причем не случился вовсе не потому что он был старый пропитый седой как лунь мудак, пускающий в ход кнут, а потому что мне тогда было тринадцать лет.
- Вдохнови меня, мой лорд, - слезно прошу я, потому что мне кажется, что перекинутый через деревянную отполированную сотнями прикосновений рук спинку церковной лавки Люциус с оголенными раскрасневшимися от поцелуев циркового бича ягодицами и зловещий каркающий хохоток облаченного в сутану злого старика – это слишком.
***
- Не знаю, - говорю я, - вообрази кого-нибудь, кто тебя бесит, - и не признаюсь, что сама вообразила на месте Люциуса, которого азартно дерут домовые эльфы уже половину своего контакт листа. – Вообрази тех, кто ОСОБЕННО тебя бесит, - и уже не знаю кому я это говорю, Людовику или себе.
В кабинет вламывается растрепанная тётка, которая кажется смутно знакомой. «Можно от тебя позвонить на мобильник?»
Пошла нахер-пошла нахер-пошла нахер. Все мои увлекательные фантазии пошли прахом как раз на том моменте, когда один из эльфов достал измазанную мукой скалку.
- Можно, - улыбаюсь. Какого хуя я улыбаюсь?
Решаю при случае тоже воспользоваться служебным телефоном, но не могу припомнить ни одного человека, которому я бы хотела позвонить. От расстройства воображаю, как мы с Людовиком сидим в сумерках у моря и фигачим шампанское из горла. Почему-то на нас розовые пижамные штаны и плюшевые тапки, в которых застрял песок. Солнце медленно погружается в воду.
***
Виснет лирическая пауза. Я истомленно взираю на засиженный и засранный мухами потолок, размышляя: «Где моя юность, блять?!» В порядке умственного упражнения, пытаюсь понять стал бы я сейчас в свои двадцать четыре крутить роман с инструктором по верховой езде? Ответ неутешителен. Я слишком горд теперь для подобного блядства, не говоря уж о ебле в простых советских девяточках с подснятыми за пятнадцать минут гопниками пробандитской наружности и врачами в кабинетах какой-нибудь электрокардиографии ради возможности на следующий день часиков в десять утра рявкнуть в трубку: «Не звони сюда больше». Даже пить уже, увы, не тянет.
***
Я замечаю, прошло уже почти 5 часов. Пять часов бессовестно проёбано в разговоре про Люциуса Малфоя и неутешительных размышлениях.
- Мне нужно будет завтра уйти раньше, - говорю я директору, мысленно умоляя его не спрашивать куда мне нужно, потому что над этой стороной отмазки я ещё не подумала.
В офисе пахнет жратвой. Обеденный перерыв. Директор торопливо соглашается, видимо заметив смертельную тоску в моих глазах. После этого мы молча идём курить. Стоим на улице и таращимся в небо.
Меня заебало придумывать историю Люциуса, но я не знаю как сообщить эту новость Людовику, который похоже не на шутку увлёчен. Я уже знаю, что это будет ещё один фик, который мы не напишем.
***
Графини нет. Минуту, две, пять, десять и приходится отвлечься на то чтобы почитать спам, выслушать новости от коллег, виновато взглянуть на начальницу, которая пишет свои проебанные на спортзал часы работы в лист учета местных командировок. Проверить форумы, френдленту и чужую тоже. Сыграть пару разков в тетрис, лениво пазырить статистику и повтыкать в какие-то там фотки с подписю: «Нет, сегодня не пятница».
И когда окно аськи наконец замигает сказать:
- Давай лучше завтра напишем про Рабастана?