[tyan]

Мы строили-строили и, наконец, построили
Что-то отвык я от ангста, надо сказать.

Название: Подавись!
Авторы:  Графиня Барбосса, Ludowig
Тип: слэш
Жанр: ангст
Рейтинг: NC-17
Размер: мини
Пейринг: Рудольфус Лестрейндж/Драко Малфой
Дисклеймер: Все герои принадлежат Роулинг бла бла бла
Саммари: может, крёстного у Драко и нет, но зато есть дядя...
Предупреждения: нонкон, жестокость и занимательные последствия психической депривации.
Примечание: Спасибо Бабочнику за то, что он читал это и не умер.

Сначала он просто заглядывает, всегда. Приоткрывает дверь, просовывает в щель голову и спрашивает: «Дядя Рудольф, вы здесь?» или «Можно? Не помешаю?» Потом усаживается у огня с видом беззаботного бездельника. С таким видом, словно зашел проведать парализованную бабушку в Мунго. Вот только он не уходит через десять минут, бросив «Ну я пойду», а остается и часами сидит напротив, провожая глазами каждый стакан виcки.
Иногда он небрежно спрашивает «Тебе лучше?» и «Как тётя Беллатрикс?». В такие моменты я даже теряюсь, до тех пор, пока не приходит спасительное раздражение. Мне кажется, что мальчишка нарочно задаёт взаимоисключающие вопросы. Как мне может стать лучше, если эта чертова ведьма по десять раз на дню врывается в мои комнаты и верещит о Высоком Долге?
Обычно я просто отворачиваюсь, от чего она тут же теряет последние остатки самоконтроля и срывается на визг.
«Лорд накажет тебя, вспорет брюхо как чертовому флоббер-червю, и я ни секунды не пожалею о том, что никогда больше не увижу твоей гнусной рожи. Ты ничтожество. Балласт».
Несётся ко мне, по пути натыкаясь бедром на угол стола, от боли она заводится ещё больше и, кажется, собирается наконец расцарапать мне лицо, но я просто перехватываю занесённую руку и молча отталкиваю жену.
Она снова визжит. Моя жена. Всё-таки нависает надо мной и орёт прямо в лицо: «Какого Мерлина ты сидишь здесь, как истукан? Что ты собираешься делать, жалкий слизняк? Что? Скажи мне! Скажискажискажи!»
Но я молчу. Чувствую, как мои губы растягиваются в усмешке.
Ты ведь сама всё знаешь, дорогая. Мы здесь ненадолго.
Я как старикашка Дамблдор. Только мой замок торчит на крошечном клочке суши где-то в Северном море, точно гнилой зуб. И он отпустил нас погулять. Выжав за пятнадцать лет досуха, со всеми нашими мерзкими мыслишками, грязными воспоминаниями, которыми мы, как могли, прикрывали то немногое, что у нас ещё оставалось.
Не помогло. Мы не спаслись.
Зато Азкабан теперь знает нас наизусть, и мы стали для него чересчур пресны.
После того, как он столько лет смаковал шорох твоих легких шагов, раскрасневшиеся от смущения щеки, изящные пальцы, исступленно комкающие простыни, всё то, что я так бережно хранил на задворках памяти, прикрывая сведенными бесконечной судорогой телами Алисы и Френка, металлическим привкусом крови на языке, трусливыми мольбами тех, чьи лица давно стёрлись и истлели, но так и не смог уберечь.
В конце-концов он сожрал всё и позволил нам улизнуть, но лишь для того, чтобы мы вернулись с чем-то новеньким. Мы ведь обязательно вернёмся, ты это знаешь, дорогая. Каждое утро ты читаешь это в собственных глазах, глядя в зеркало. Азкабан не избавился от нас, так же, как и мы от него.
Именно поэтому, дорогая, я сижу здесь, опустошая бутылку за бутылкой, не делаю ровным счетом ничего, только для того, чтобы Он просчитался, хотя бы один раз.
Я просто сижу, глядя в стену. Не лучшее воспоминание, ведь правда?
Но иногда ко мне приходит Драко.

Ему пятнадцать. Может быть шестнадцать или четырнадцать. Он верит, что у него проблемы. Когда ему надоедает изображать учтивость, надоедает говорить о погоде с каминными часами, он спрашивает меня: «Дядя, что мне делать?» Обычно я молча смотрю в камин, но один раз я ему даже ответил: «Не дай Азкабану схватить себя». Иногда я думаю, какого черта он приходит сюда? Тащится через весь дом, проходя мимо столовой, гостиных, библиотеки и собственной спальни, но не в кабинет своего отца, где мог бы самозабвенно трепать ему нервы. Почему он идет в западное крыло и открывает именно мою дверь?
Я думал об этом, глядя на его беспокойные улыбки и барабанящие по подлокотнику пальцы, пытаясь понять, какого же черта он от меня хочет, пока не встретил его однажды с Беллой.
Где-то на полпути из столовой к кабинету она зажала его, побледневшего и несчастного, в нише. Я ухмыльнулся. Мне бы не слишком хотелось быть на его месте. Особенно в пятнадцать.
Я должен был настоять, сделать ей игрушку. Маленького, ни в чем не повинного наследника. Я бы так и сделал, но уже тогда боялся, что ведьма утащит его с собою в Азкабан.
- Ты должен больше думать о Долге! – она склонялась так низко, что почти касалась губами его щеки. – Мы все пострадали во имя Лорда не для того, чтобы вы прохлаждались. По Хогвартсу расхаживают грязнокровки! А что ты сделал?
- Тетя Белла…
Он начал оправдываться, но я и без того видел и слышал достаточно. Напрасный труд, дорогой племянник. Даже если бы ты лично запытал до смерти каждое маггловское отродье и самого Гарри Поттера, ей было бы мало.

И теперь мы сидим в моей спальне, час за часом испытывая возрастающую неловкость. Прячемся. Драко от своей вновь обретённой тётки, которая уже готова сделать его виновником нашего неминуемого поражения, а я от того, что, возможно, пришлось бы прятать потом.
Я выбираюсь наружу, только когда нас призывает Лорд. От него в последнюю очередь можно ожидать чего-то, что Азкабан заглотит с удовольствием.
Мне безумно хочется, чтобы эту гниющую махину наконец замутило, поэтому я делаю всё как положено, с таким рвением, что проклятые защитники магглов издыхают часами, мучаясь в агонии, истекая кровью. Заставляю следующих наблюдать, чтобы они умоляли, теряя последние остатки человеческого, ползали в пыли у моих ног, прекрасно зная, что это не поможет.
Но самое отвратительное - это страсть, которая бьётся в зрачках Беллатрикс, когда она наблюдает за моей работой. Похоть.
Её Азкабан получит в первую очередь.
И ничего такого, что я хотел бы от него утаить, ни одного лакомого кусочка.

- Дядя, тебе было больно принимать метку?
О чем он спросил? Беззвучно пляшет огонь в камине, извивается, как извивались эти жалкие твари на полу собственной гостиной, хрипя кровоточащими ртами. Кажется, о чем-то важном. Метка? Метка. Какая все это ерунда.
- Я не помню, Драко.
Я смотрю на него, и он краснеет. Глупый, наивный ребенок. Метки не стоит бояться, стоит бояться того, что будет после. Но разве это придет ему в голову? Слишком избалован. Слишком много роскоши, слишком много комфорта. Дай Мерлин, в Хогвартсе его научили без помощи эльфов подтирать задницу.
Мне хочется спросить его, действительно ли он верит, что сможет направить палочку на человека? Не на врага, нет, на того, кого в первый раз видишь. Вывернуть кишками наружу симпатичную девчонку, которую предпочел бы совсем в ином виде. Ты бы смог, Драко? Ты бы сумел? Или все, о чем ты сможешь вспомнишь Там – кусачий гипогриф, о котором мне столько рассказывал твой папочка?
Он опять молчит, а я закрываю глаза.
Закрываю глаза и пытаюсь представить, каким он будет на заседании Визенгамота. Будет ли мой племянник беззвучно рыдать, уткнувшись лбом в прутья решетки? Тихонько скулить «я не виноват», плести про Империо, как когда-то Люциус, юлить, выкручиваться, умолять? Он ведь не из тех, кто способен долго сохранять достоинство.
Нет, он просто маленький, трусливый ребёнок, и в Азкабане Драко наверняка станет главным блюдом.
Семейные праздники, охота на гарпий, день и ночь воркующая над ним Нарцисса, потакающий любому капризу Люциус, подружки...
Девчонки, должно быть, вьются вокруг него не переставая, помогают с домашними работами, засыпают неподписанными посланиями, смущенно краснеют под его пристальным взглядом. Черт возьми, я уже забыл, как это бывает, в голову не приходит совершенно ничего, жизнь племянника представляется непрестанно пульсирующим ярким пятном. Будет жаль, если всё это достанется дементорам.
Но он сам в этом виноват – не нужно было приходить сюда, часами сидеть, уставившись на меня, позволять Азкабану себя увидеть, да что там — хорошенько разглядеть все подробности. Я почти уверен, что мальчишка обречен, и вся эта чушь, вроде детской ненависти, чернильной бомбы, подложенной в чью-то сумку, гнусных записочек, сплетен за спиной у школьных врагов, не поможет ему спрятать то, чем он дорожит.
В комнате становится жарко, я определяю это только по тому, как розовеют щеки моего племянника. Всё, что осталось мне – постоянный, грызущий изнутри холод, и с этим ничего не поделаешь, в сущности, я давно смирился.
И тут мне в голову приходит то, что должно переплюнуть и пытки, и рейды, и многое другое. То, от чего Азкабан захлебнётся собственной гнилью.

- Драко, - спокойно говорю я, - Подойди ко мне.
Он встает и нерешительно шагает через комнату. Как загипнотизированный, смотрит на мою руку. Что же, я покажу ему.
Задираю рукав, когда Драко оказывается рядом.
Он не может удержаться от искушения, хотя касается совсем не так, как когда-то касалась метки Белла. В нем нет страсти, нет ярости. Но он околдован им, черным черепом.
- Ты хочешь знать? Действительно хочешь?
Драко кивает. О, да, он уверен.
Мне совсем легко это сделать. Перехватываю руку, притягиваю мальчишку к себе так, чтобы его глаза были совсем близко.
- Я могу показать, ты этого хочешь?
- Хочу, - он по уши красный и нервно сглатывает, как будто знает, что за урок я ему готовлю.
- Пододвинься ближе.
Он уже нависает над креслом, и моя рука с черным знаком смерти обнимает его и притягивает еще ближе, чтобы не смог легко вывернуться, а затем я его целую, бесстрастно и неторопливо, так, чтобы Драко как следует распробовал холод Азкабана.
- Дядя, – отпускаю руку, а он всё равно продолжает стоять вплотную ко мне, и я отчетливо вижу его расширенные зрачки, - Дядя, что... – при этом даже не пытается убежать, как будто понимает, что теперь ему не уйти. Или действительно понимает.
- Ты ещё поблагодаришь меня за это.
Стаскиваю с него мантию и не глядя отшвыриваю в угол, мальчишку трясёт, а я едва сдерживаю смешок. Может ли он подумать, что уже очень скоро, сидя в каменном мешке одиночки, он будет раз за разом прокручивать в памяти то, что сейчас произойдёт, лишь бы дементоры не полакомились его первым поцелуем или первый пойманным снитчем?
- Что вы делаете? - шепчет Драко. Интересно, были у него уже девушки? Наверное, это не лучшее время для расспросов.
Мне очень быстро надоедает сражаться с многочисленными пуговицами на его рубашке, и в конце концов я просто рву её на себя. Стук, с которым пуговицы падают на пол, кажется просто оглушительным. Всё это невольно возвращает меня туда, откуда началось наше скорбное путешествие – в дом Лонгботтомов. То же самое я слышал там, в их гостиной, когда Рабастан сдирал платье с визжащей Алисы, прямо на глазах извивающегося в своих путах Френка. Теперь-то я почти уверен, что он спятил еще тогда, задолго до того, как им занялась моя милая жена.
Мальчишка начинает вырываться, его гладкое, без единого шрама тело дергается и напрягается. Глупо, но так даже лучше. Картина будет четче, ярче, дольше задержится в его никчемно пустой памяти. Я встаю, и Драко отлетает от затрещины. Падает на пол, пытается подняться. Я дергаю его за руку – поднимаю, чтобы снова ударить, уже кулаком, швырнуть на кровать, где его лицо, ещё более бледное на фоне развороченных, несвежих простыней, почти теряется в тени балдахина. Потом я достаю палочку. Касаюсь кожи, и по животу, к разорванной рубашке начинает ползти полоса крови.
- Дядя, дядя, что вы… - его голос срывается, он извивается, пытается отползти, но я догоняю, прижимаю плечи и руки, палочка идет выше к ключицам, к горлу, - дядя!
- Ты будешь это помнить, Драко. Еще долго.
Сколько я сам помнил удары тяжелых сапог и глумливый хохот ауроров, столько и ты будешь прятаться в этом, а может, даже дольше.
- Я расскажу отцу, - он неумело пытается скрыть свой страх, упрямо сжимает губы, но меня не обманешь, мой мальчик, я чувствую ужас, который источает твоё тело, - он вас убьёт, слышите? Я всё расскажу!
- Конечно, расскажешь, - я с наслаждением вдыхаю сладкий запах отчаяния, - непременно. Но не раньше, чем я позволю тебе уйти.
- Я... Я буду кричать, - Драко из последних сил пытается отползти подальше, но я опускаю руку ему на грудь. Медленно размазываю по коже кровь, успевшую натечь из пореза.
- Нарцисса, твоя мамочка, она такая заботливая и тактичная, – я склоняюсь ниже и шепчу прямо ему в ухо, - настоящая леди. Лично наложила на эти комнаты заглушающие чары, чтобы мои маленькие проблемы со сном не помешали тебе сладко спать в твой постельке. Очень мило с её стороны, не находишь?
- Я вам не верю, - кажется, он сейчас расплачется.
- А ты попробуй, - я приподнимаюсь и с размаху бью его по лицу.
Драко дергается и кричит. Самозабвенно, захлебываясь, но лишь до четвертого удара. Потом он сникает, становится податливо-мягким. Я наклоняюсь, смотрю в его покрасневшие, мокрые от слез глаза и хватаю за подбородок, когда он пытается отвернуться.
Сначала я хочу заставить его перевернуться на живот, но ужас на лице Драко говорит мне, что это лишнее.
Я опускаю руки и сдираю с него штаны.
- Дядя Рудольф, - его голос с новой хрипотцой почти сорван, - я же ваш племянник, дядя Рудольф. Вы же с отцом друзья…
Это так нелепо, что я начинаю хохотать. Когда-то, еще до всего, Белла говорила, что мой смех похож на круциатус, и Драко сжимается так же, как сжимались все прочие.

Я с трудом заставляю себя балансировать на грани рассудка, контролировать ситуацию, чтобы невольно не сделать чего-то такого, о чем он потом не будет жалеть.
В уголках губ мальчишки запеклась кровь, и я едва удерживаюсь от того, чтобы поцеловать его, жадно впиться в его губы, чтобы почувствовать на языке знакомый металлический привкус.
Сейчас в комнате воцарилась оглушающая тишина. Крики Драко, возобновившиеся было после того, как я раздвинул его бёдра, стараясь устроиться с максимальным комфортом, довольно быстро перешли в почти щенячий скулеж, а потом он и вовсе замолчал. Зажмурился и стиснул зубы.
Одной рукой я удерживаю его ногу, а второй, той, в которой зажата палочка, черчу на его животе ещё одну багровую полосу. От неожиданности Драко распахивает глаза.
- Смотри. Прямо. На. Меня, - я задыхаюсь, и каждое слово приходится с силой выталкивать из горла. - Смотри на меня.
Он мучительно медленно поворачивает голову, и в благодарность я провожу ещё одну черту. Драко дергается подо мной, а я смотрю в его лицо, черты постепенно теряют резкость, и всё, что остаётся в этом белёсом мареве – черная громада Азкабана.
Холодные, изрезанные надписями и рунами стены, тянущие, жадно сосущие жизнь и силу.
Вы будете жрать это!
Как жрали распластанную на полу в кровавой луже, лепечущую, словно дитя, Алису.
Как жрали изувеченных, корчащихся в предсмертных судорогах магглов.
Как захлебывались моей собственной кровью и болью. Круциатусами нашего щедрого лорда.
Вы будете жрать, пока не подавитесь. И эти размазанные по лицу слезы, полосы крови и всхлипы, липкие, грязные простыни в самом мерзком, неприглядном виде тоже для вас.
Я скормлю это все дементорам, как только они появятся. Потом им отдаст их Драко. Мой славный мальчик, они захлебнутся от того, что мы для них приготовили.
Да, да, терпи, запоминай. Все до капли.
Я представляю безгубые морды детенторов, почти вижу, как они, обычно бесстрастные, исказятся гримасой отвращения, слышу их многоголосый вой.
Подавитесь, твари!
Стискиваю зубы так, что воздух выходит из меня с хриплым свистом. Пальцы оставляют на коже Драко багровые отметины. Я не останавливаюсь, на каждом выдохе продолжая шептать то, что брошу в пустые глазницы Азкабана.
Подавись!
Подавись-подавись-подавись!
Темные стены всё ближе и ближе, я с размаху врезаюсь в них и бьюсь на тысячи щербатых обломков.
А потом наступает тишина.

Проходит целая вечность, прежде чем в голове окончательно проясняется, и первое, что я слышу – всхлипы. Придавленный моим телом Драко отчаянно рыдает, даже не пытаясь освободиться.
Всё именно так, как должно быть.
Я сажусь и притягиваю мальчишку к себе, чувствуя, как кровь на его животе пропитывает мою одежду. Какой же он горячий. Я обнимаю Драко, прижимаю его к себе, зарываюсь пальцами в спутанные светлые волосы. Какой горячий. На мгновение мне даже кажется, что его тепло просочится в меня, впитается в кожу вместе с кровью, но ничего подобного не происходит, и спина Драко покрывается мурашками, когда я провожу по ней рукой.
- Мой мальчик, - стискиваю его ещё крепче, - Теперь всё будет хорошо. Теперь мы с тобой заодно.
Драко всё ещё всхлипывает, едва ли он понимает, что я для него сделал, но это неважно. У него будет ещё очень много времени, чтобы понять это, боюсь, даже слишком много.
Он стискивает пальцами моё плечо, утыкается в шею разгоряченным лбом, бормочет что-то неразборчивое. Что-то не так, неправильно. Я разжимаю обьятия и отталкиваю его от себя с такой силой, что мальчишка летит прямо на пол, от удивления ни издав ни единого звука. Теперь он просто сидит там и смотрит на меня с какой-то отчаянной надеждой.
- Убирайся, - равнодушно бросаю я. - Убирайся, мать твою.
- Дядя, - бедный мальчик, я предаю его уже дважды, и, видит Мерлин, готов делать это снова и снова. - Дядя!

- Дядя!
Я распахиваю глаза и вижу обеспокоенное лицо Драко.
- Дядя, тебе нехорошо? Позвать маму?
Он по-прежнему сидит в кресле напротив, плотно сжав коленки.
- Нет, - я отрицательно качаю головой, продолжая внимательно изучать племянника. Пытаюсь обнаружить в нём какие-то следы своего видения, но тщетно. - Просто уходи.
- Но, дядя, тебе может стать хуже, - Драко подаётся вперёд, полный решимости спасти меня. Меня. Я уже готов рассмеяться.
- Убирайся. Уходи. Немедленно, я не хочу тебя видеть. Проваливай!
Я расслабляюсь, только когда дверь за ним захлопывается, надеюсь, что окончательно.
В противном случае я не поставил бы и ломаного кната на то, что однажды вечером не решу зайти в его комнаты, чтобы пожелать любимому племяннику доброй ночи.

Когда я снова закрываю глаза, в душном сумраке мне чудится глумливый хохот.